Официальный сайт Свято-Успенского храма города Тихорецка

И снова об иконе

Мы не знаем, какой бы была нынешняя Церковь, если бы в далеком VII столетии победила человеческая сила и уже сложившийся за годы обычай не поклоняться иконам, не лобызать их и даже не хранить их у себя дома, дабы не оказаться врагом императора и «еретиком»-иконопочитателем.

Возможно, мы бы сейчас стояли в зданиях с начисто выбеленными стенами, или же с живописным растительным орнаментом, а может быть и с фресками, изображающими сцены общественной жизни, но только никак не со стенами, украшенными ликами святых. Конечно же, не было бы не то чтобы классического русского пятиярусного, но и вообще никакого другого иконостаса – мы бы просто стояли в большом зале, в конце которого на возвышении находится престол. Кстати говоря, ну кому из прихожан не интересно узнать, что же происходит за этой стеной с иконами – спускаются ли с небес на батюшек откровения, или же просто они, пользуясь недосягаемостью человеческого ока, ведут свою тайную заиконостасную беседу.

Надо добавить к этому другую проблему, которая, впрочем, в большей степени озадачила бы в таком случае «захожан» - тех самых крещеных граждан, которые не усвоили урока десяти Заповедей, и впредь по неведению, а может и настойчиво предубежденно, считают, что христианская вера может и, вероятно, должна ограничиваться «верой в душе» и постановкой свечей на правильный подсвечник. Так вот те самые захожане не имели бы и этого утешения – ставить свечи, так как их просто некому было бы ставить: есть святой, а иконы нет. Возможно даже, что с VII века постепенно упразднилась бы и сама практика почитания святых, так как все это весьма взаимосвязано. Собственно, и обычай наречения имен в честь того или иного святого мог бы тоже кануть в Лету, и в наших широтах продолжали бы жить прежние имена некрещеных русичей.

Конечно, не было бы ни Рублева и его «Троицы», ни Дионисия с его фресками в Ферапонтовом, ни Васнецова, с картин которого и по сей день глядят на посетителей Третьяковки большие и глубокие очи Ивана царевича, что на сером волке. Впрочем, были бы и свои «плюсы», если судить с точки зрения самих христиан: не было бы нужды К. Малевичу увековечивать свой черный супрематический квадрат, не было бы заботы у столичных авангардистов издеваться над иконами, попирая их ногами, да и господин Гельман не сделал бы на том поле же своей славы.

И это лишь некий набросок того мира, в котором мы могли бы оказаться, если бы в то далекое время победили бы не сторонники Ирины, а сторонники ее безвременно почившего супруга – императора Константина Копронима, удачного политика и полководца. Впрочем, все эти подробности византийской истории, с ее интригами и дворцовыми переворотами – отдельная тема церковной истории.

Вселенский собор 787 года, память отцов которого празднуется православной Церковью 27 октября (н.ст.) переломил навсегда триумф иконоборцев. Даже несмотря на то, что внук Копронима попытался реанимировать иконоборчество, православный народ сумел распознать в этом политический мотив и, поддерживаемый авторитетом столичного монастыря, добиться восстановления привычного отношения Церкви к священным изображениям – почитать их.

Однако, надо немного пояснить сам этот термин. Ведь не секрет, что православный человек бывает захвачен врасплох банальным вопросом протестантов: «А почему это у вас иконы? Ведь сказано в Библии не поклоняться идолам, не творить идолов, а поклоняться служить только одному Богу». При этом, как и полагается, приводятся нужные ссылки на книги Исхода, Второзакония и евангелистов-синоптиков. Таким образом, протестанты видят в иконах идолов, а в православных – идолопоклонников.

Надо сказать, что отцы VII Собора, вторя древней традиции Церкви, четко различали два типа почтения, которые на греческом языке обозначены словами «латрия» и «тимисихипроскинисис». Последнее – ни что иное, как обычное почтение, которое может оказать человек человеку, например, пожатием руки или кивком головы, а может быть и глубоким реверансом. Обряд, пронизанный чувством сакрального благоговения, облагородил этот человеческий обычай, в связи с чем в православной традиции он получил свою форму в виде поклонения перед иконами и целования их. Что же касается термина «латрия», то он имеет отношение непосредственно к Богу – ведь только Одному Ему можно кланяться и служить. Икона почитается честью за то, что носит на себе черты первообраза – то есть изображенного на ней. Следовательно, взор должен переносить ум человека от видимого образа к невидимому, от изображения к его прототипу, от доски и красок – к Всевышнему.

Но тут-то и возникает вопрос: «А разве Бога можно изображать?» Правоверный иудей, открыв Тору, сказал бы, что это немыслимо и богохульно. Но апостолы сказали иначе. Они рассказали миру, о том, что видели своими глазами, что осязали своими руками – о Слове жизни, то есть об Иисусе Христе – Единородном Сыне Бога, Которого никто из людей не видел, и Который обитает в неприступном свете. Другими словами, богочеловек Иисус Христос остался в памяти любящей Его Церкви, будучи запечатленным разными способами: со слов очевидцев (Евангелия) и в иконографической традиции. Причем надо отдавать себе отчет в том, что эта традиция имеет свою глубокую историю. Ведь если состав Библии претерпел рецепцию Церкви, в результате чего в IV веке сформировался привычный нам перечень книг Писания, то что и говорить об обычае изображать Иисуса Христа, тем более, что эпоха богословских баталий, связанных с проблемой личности Христа началась уже в V веке. И если в эту эпоху можно было встретить различные взгляды, то последний Вселенский собор поставил точку в этом споре, сказав, что икона – свидетельство боговоплощения. Бог стал человеком – значит, мы можем его изображать таким, каким Его видели современники; и наоборот – все, кто кощунственно предает иконы поруганию – анафема.

Сама же по себе эта богословская проблема отрывала простор в осмыслении нравственного аспекта человеческой жизни – стать иконой Христовой. Но для этого необходим некоторый опыт. По крайней мере, опыт тех, кто пишет иконы, показывает, что без молчаливого созерцания иконы в течение длительного времени перед началом ее письма попросту не обойтись, так как даже правильная технология может не помочь. Именно поэтому древние иконники готовили себя к этому делу постом и молитвой. Кроткий и смиренный лик Христа не мог не вызывать в душе иконописца соответствующий духовный отклик, в связи с чем сама его жизнь отражала внутреннюю заботу о необходимости уподобиться Христу в кротости и смирении.

Наиболее ревностные христиане потянулись к этой мысли, дав затем толчок к зарождению монашества, так как обычная жизнь в миру все менее соответствовала Евангельскому идеалу. Интересно, что именно монашеству была отведена ключевая роль в вопросе об иконопочитании. Дореволюционный русский церковный ученый - Василий Васильевич Болотов - считал даже, что монашество, представленное на Соборе в лице преподобного Феодора Студита и настоятелей нескольких монастырей имело историческую необходимость: «монашество выставило из своей среды важнейших борцов за иконопочитание и тем возвысило свой авторитет в кругу православных, тогда как епископы своим отношением к иконоборцам дискредитировали свой авторитет. Согласие монашества с решением Собора являлось таким образом (исторически) нравственной пробой его постановлений».

Эта историческая деталь косвенно подтверждает вековой опыт Церкви в том, что образ Божий в человеке во всей своей красе проявляется лишь при очищении от грязи и копоти - образно понимаемых греха и пороков. «Таково предание вселенской Церкви, от конца до конца земли, приявшей Евангелие», - записали своем документе отцы VII Вселенского собора, под председательством константинопольского патриарха Тарасия.

Иерей Дионисий Зубан.

Наверх